В гостях у Анны Брострем в ее квартире на Большой Дмитровке

Ровно в ста пятидесяти метрах от шестнадцатого подъезда, через который в Большой театр попадают люди ростом выше среднего, Анна Брострем ждет малиновый мильфей, заказанный, естественно, без единого взгляда в меню. Ее идеальный каштановый цвет волос, высокие скулы и узкие запястья — ценнейшая часть ДНК ресторана «Большой», и если ей однажды расхочется здесь сидеть, декорации важнейшей московской достопримечательности превратятся, на­верное, в дым, как будто их никогда не было — до 2009 года, собственно, ни колонн, ни мебели Ralph Lauren тут и не стоя­ло.

Московские места и люди силы приходят издалека – земля у нас гостеприимная. Семья Анны — из Северной Вестфалии. Прабабушка — баронесса Эмилия Гумпф — в начале ХХ века прониклась идеями социализма, подарила фамильное поместье родному городу (сейчас там дом престарелых) и отправилась в Россию. Молодое советское государство было чем-то вроде клуба интересных встреч для мечтателей со всего мира — фройляйн Гумпф нашла себе здесь шведского революционера и стала фрау Иоганн Брострем.

Познакомив меня с либретто, правнучка революции Анна доедает мильфей мишленовского шефа Камеля Бенамара, и мы пускаемся по ее стандартному маршруту до дома. Иногда она изменяет Большому театру со «Стасиком», но оттуда к ней тоже идти не больше пяти минут.

«Мне как минимум раз в неделю хочется на балет, — улыбается Брострем, — это практически зависимость. Летом приходится особенно тяжело – завсегдатаи разъез­жаются, остаются одни китайцы. Хлопают в неизвестно каких местах. Жизель только что умерла, а они смеются!»

Как человек воспитанный, она снисходительна к человеческим слабостям — мила, улыбчива, позитивна. Я расслабился и уже забыл было про вспышку негодования по поводу немузыкальных китайцев, но она повторилась — когда речь зашла о синхронном плавании. Анна много лет занималась под началом Елены Полянской (заслужен­ный тренер России, работала с трехкрат­ны­ми олимпийскими чемпион­ками — дуэтом Ольги Брусникиной и Марии Киселевой. — Прим. Tatler), и ей до сих пор не все равно: «Вы видели современных синхронисток? Они под водой могут находиться вечность! В мое время все были худенькие, мы были эталоном. А теперь дошло до того, что к участию в чемпио­натах допускают мужчин. Самое противное, что все это делается, чтобы ­навредить России: международной феде­рации не нравится, что мы все еще геге­моны в этом виде ­спорта».

В то же время Анна Брострем не из тех матерей, кто проецирует свои амбиции на детей. Ни для двенадцатилетней Насти, ни для восьмилетней Алисы атлетического будущего она не планирует: «И я, и муж были профессиональными спортсменами. Нашим девочкам этого не надо, хотя у старшей приличные способности к бегу».

Мы сворачиваем в один из тех новых дворов, где в любое время суток к тебе сразу приклеиваются минимум четыре взгляда: двух охранников, чьего-то любопытного водителя и задержавшейся без дела экономки. Анна, кажется, не в восторге от внимания — она ускоряет шаг. Из всех объек­тов позднелужковской точечной застройки ей достался не худший, но выпускница Московского государственного строительного университета с замком в родословной имеет право быть привередливой. «Архи­тектура тут странная, конечно, — констатирует человек, для которого это уже не первая квартира в квартале. — Раньше я жила в доме напротив, он мне и сейчас больше нравится, только совсем разваливаться стал».

Осторожно пытаюсь выяснить, какой стиль зодчества ей близок. «А я, знаете, сталинское люблю, — с некоторой робостью отвечает Анна и тут же оговаривается: — Не вождя, конечно, только архитектуру его периода. Я выросла в таком доме, на «Семеновской»: кирпич, высокие потолки...»

Мы входим в одухотворенный полумрак ее новой городской квартиры. Она нужна в первую очередь как театральное гнездо, где можно одеться на премьеру и после спокойно обсудить с друзьями двойной антраша-сис Сергея Полунина. Здесь она переключается с сусального золота и красного бархата лож на функциональный стиль американской мебели Baker. В потолок вмонтированы колонки, светильники — Ralph Lauren без всякого барокко, но потолок все-таки с лепниной: «Чтобы я зашла, посмотрела вверх — и мне стало радостно». Цвет в интерьере держит красный афганский ковер — из-под журнального столика он подслушивает свежие балетные ­сплетни.

За динамику отвечает огромная монохромная фотография роскошного танцовщика Ивана Васильева, которого фото­граф Чарльз Томпсон поймал в противоречащем гравитации прыжке. Портрет этот периодически впадает в опалу — коронное место над камином он уступает широкой плазме, но Анна упорно возвращает Ивана на место. Не могу не спросить: «А как муж реагирует на культ личности Васильева?» — «Переживает. Но не сильно. Знает, что Ваню я люблю».

На самом деле муж не столько ревнует, сколько недоволен тем, что портрет не умеет показывать «Игру престолов» и другие сериалы, поэтому супруги сейчас пытаются выработать компромиссный вариант. Возможно, установят проектор и спускаю­щийся с потолка экран — так будет и Васильев в полете, и Старки с Ланнистерами красочно мертвы. Камин вообще выступает в роли экспериментального центра в максимально спокойном интерьере этой квартиры. Хозяева решили разместить его прямо посреди гостиной, при­ставив к узкой перегородке до потолка, которая делит комнату на две зоны. В той же гостиной выделена микрокухня, но Анна к ней подходит крайне редко: «В еде я неприхотлива, дома неделями могу об­ходиться гречкой или пастой». Зона за камином принадлежит обеденному столу и тому, что я в первый момент принял за Бакста. Поклоннице балета логично было бы приобрести в личное пользование немного хрестоматийного «Мира искусства». Но Брострем действует тоньше — для своей гостиной она выбрала французского художника Жоржа Барбье, ко­торый тоже работал на Дягилева, а также рисовал для Vogue и иллюстрировал Бодлера и Верлена. Жар-птицы есть и у него, но на периферии, авансцена Анниного сокровища отдана двум курительницам опиума. Композиция называется «Лень», выполнена в технике пушуар, найдена и доставлена сюда усилиями ювелира Пет­ра Аксенова — они с Брострем дружны и вместе ходят в Большой.

Для лени реальной в квартире оборудована лаундж-зона с белыми диванами. Над ними еще один Барбье и пара коллажей в китайском стиле из знаменитого альбома «Птицы Америки» Джона Джеймса Одюбона.

За поведением гостей из всех углов следят стальные, хрустальные, ониксовые и мраморные кошки: от гигантской пан­теры Lalique на полу до крошечных оце­ло­тов на ночном столике. «Кошки — это личное», — смеется Анна. За городом у нее живет шотландский прямоухий Шерлок, а в Москве приходится ограничиваться предметами искусства. Впрочем, ничто выходящее за рамки культурной классики хозяйке не чуждо — она легка на подъем и открыта для предложений вроде концерта Muse или квеста «Клауст­рофобия», и в ее московском шкафу всегда найдется платье «на непредвиденный случай».

Шкаф этот мне напомнил гардеробную из фильма «Люди в черном». Посреди стройного ряда абсолютно одинаковых костюмов мужа в одинаковых синих чехлах белым лебедем сияет ее Dolce&Gabbana Alta Moda, заказанное специально к пре­мье­ре «Соло для двоих» Ивана Васильева и Натальи Осиповой. С дресс-кодом в этом доме очень строго — как-то даже не по‑московски.

PS. Хозяйка квартиры также является владелицей http://www.lodgers.ru/7158-kvartira-po-proektu-petra-aksenova-v-moskve-siti.html